ЖБН

В эту самую минуту Персонаж №1 заносит ногу над невысоким бордюром.

Под пологом штанины качнулся и застыл налаченный остроносый ботинок из тонкой кожи, - в этом полусферическом, черном, глянцевом, жирном зеркале, отражается выпуклый сегмент небосвода, - с быстрыми и легкими облаками, чуть более живыми, чем в действительности и ажурной подложкой, сильно потемневшей от черного крема. Он уверенно ставит левую ногу на бордюр, замыкающий контур прямоугольной крыши: «припечатывая шаг», так, что когда отнимает подошву, в размягченном битуме остается свежий отпечаток с тиснением фабричной марки на каблуке и легким муаром, истертым в носках. Подошва летнего ботинка беззвучно погружается в мягкий слой покрытия, хотя, двенадцать часов тому назад, та же самая подошва, предательски стучала: «как деревяшка», выдавая молодого человека, прибавлявшего шагу в каждом подозрительном месте незнакомого микрорайона, снискавшего неприятную репутацию.

Таким почерком обладают жертвы. Отзвук шагов отскакивает от бетонных, покрытых мелкой плиткой, стен высотных домов – зловеще усиливаясь, превращается в ритмичный крик, вопль встревоженной жертвы, все прибавляющей шаг – темп нарастает, и теперь почти невозможно услышать, когда кончается один и когда наступает новый крик – пауза между шагами стирается, – паника притягивает к нему весь ночной ужас, когда поздним вечером он в спором марше подходил к высотному дому, второму в симметричном ряду из двенадцати совершенно одинаковых зданий: с плоской крышей и геометрично ровными стенами, - залитому сейчас ярким светом дня.

Его туловище, опережая движения ног, подается вперед и в низ, почти касаясь грудью поднятого колена. Создается впечатление, что человек хочет завязать шнурок на левом ботинке – он переносит центр тяжести на ступившую на бордюр ногу, испуганным движением прибавляя к опорной левой ноге безопорную правую. Следующим жестом, связанным с предыдущими одной цепочкой движения, рывком (словно собирая вокруг этого действия внимание зрителей, давая, как бы понять присутствующим «что у него было на душе в тот момент») он распрямляет спину, словно отталкиваясь ногами - так стремительно разгибаются коленные суставы, от чего движение утрированное и чрезмерное, приобретает статус драматического жеста (который здесь заменяет приемы аффектированного выделения). Пользуясь набором определенных жестов можно передать дополнительную драматическую информацию, так кстати пришедшуюся зрителю театра, где предполагается будет в этот час представление, и взошедший на сцену актер прекрасно осведомлен о подобных хитростях, которые, стоит встретить их в реальности, превращаются в те же «позы», комичные и искусственные, «противоестественные позы», слишком откровенные, чтоб глаз опытного зрителя их не опознал.

Вытянувшись «в струнку» Персонаж №1 застывает на узком бордюре, обегающим невысоким – в три кирпича – выступом, по всему периметру крыши. Возможно его сковывает ужас – мысль о предполагаемом самоубийстве, желание шагнуть в пустоту, отчаяние какого-то другого порядка, о котором мы ничего не знаем, так как Персонаж не раскрывает рта.

Какое бы положение не занимал зритель, ему никогда не увидеть лица «молодого человека», хотя, у него, бесспорно, есть лицо, как и у всех нормальных людей. Но случай постоянно разводит взгляд зрителя и лицо: то он склоняет голову, так, что видна только узкая полоска кожи на щеке и маленькое ухо, которое с двух сторон обтекают черные пряди длинных волос; в другой раз – нам показывают его не в фокусе, а то и вовсе взгляд наблюдателей привлекает обнаженная молодая особа, принимающая солнечную ванну неподалеку – там же на крыше – на клетчатом покрывале: возле головы лежит политическая газета (впрочем, она ее не читает) и пластиковый пакет, в котором дожидается своего часа махровое полотенце и небьющаяся бутыль лимонада; и возвращая взгляд к молодому человеку – мы уже не можем узнать его, подозревая, что кто-то другой, переодевшись, занял его место, а может началась вторая сцена, начало которой мы пропустили, из за того, что невнимательно читали книгу и пролистнули несколько скучных страниц, на одной из которых осталась не прочитанной курсивная надпись: год спустя. Самое же неприятное – это когда автор, избрав для себя эталоном определенный «новый стиль» романа, преподносит нам портрет молодого человека, большое внимание уделяя деталям – отделенным, оторванным, сильно увеличенными, по которым зритель не может составить себе отчетливого представления о лице как о целом, но может рассмотреть «каждую пору на носу», начиная подозревать – что носы, глаза и уши принадлежат не одному человеку и скорее всего вырезаны из различных фотографий, сделанных со случайных снимков, или же, что он стал свидетелем феномена практикующегося при съемке кино, когда на одну и ту же роль пробуются разные актеры, - которых просят встать на узкий бордюр шириною в три кирпича со слоем битума толщиной в палец и показать «несчастье», - все это происходит в светлом павильоне, который, затем, легко заменить на панораму, снятую с того же места другой камерой, совмещая с помощью компьютерного монтажа несколько объектов расположенных в разных местах, но увиденных в одном.

Начиная с острых носов его лакированных туфель, выровненных по внешнему краю бордюра, в низ на сорок пять метров опускается отвесная, ровная стена, изрытая слюдяной мелкой плиткой аптечного цвета. Как мы помним, молодой человек принимает напряженную, драматическую позу, остановившись на самом краю крыши, жмурясь от картин, стремительно тасуемых его воображением, и произведенным ими ужасом, хотя, мнения в этом вопросе разделяются, и некоторые придерживаются противных взглядов: вычисляя «драматическую позу» из самого ужаса, приписывая ужасу первопричину, частным следствием которой случайно оказалась драматическая поза. К тому же, теперь уже известно наверно, что молодой человек принимает позу не только «ради собственного удовольствия», но, главным образом для кого-то еще, кто в этот час находится на крыше.

Чтоб сохранить равновесие, он иногда покачивает животом и вращает тазом, опуская и поднимая оголенные до плеч белые руки, с распрямленными кистями, которыми он пытается орудовать точно рыба плавниками. Подобные гимнастические упражнения препятствуют скольжению проекции центра тяжести (предположительно располагающегося в низу живота) за площадь опоры: ее очерчивают две ступни, расставленные по ширине плеч и пространство между ними, заключенное в представимом прямоугольнике, в меньшей стороне которого помещается двадцать пять сантиметров, а в большей, бывает, что и до полуметра. Сам же бордюр, шириною в три кирпича и покрытый таким же смолянистым мягким битумом, что и вся поверхность, замыкая прямоугольник крыши, служит разделителем, препятствующим смешению голубых красок сияющего воздуха с подплавленным черным сплавом, разогретым отвесными, почти материальными (настолько они были тяжелы в тот день) лучами полудневного солнца, взошедшего, к тому часу, на самую кручу, не слишком, впрочем, отвесного зенита.

С легким химическим привкусом смолистых паров, нагретый воздух поднимается зыбкой, пяти вершковой линзой - растворяя, в своем преломлении, щиколотки Персонажа, остовы вентиляционных труб, ровность разделительной линии; и словно в концентрированном растворе кислоты – в ней расплывается поржавевшее железо телевизионных мачт.

Молодая женщина, принимавшая в этот час утомительную солнечную процедуру, «полезную для слишком гладкой и белой ее кожи», отчаянно скучала, принося определенную, пусть и небольшую, но жертву, этим, почти остановившимся, солнечным часам. Наблюдая за девушкой не первый день, зритель составил бы более определенное впечатление об этой девушки и, случись так, что у зрителя выпала бы счастливая карта, он в добром настроении, предположил бы (и наверняка смог бы отстоять свое мнение), что у молодой девушки имеется таки характер, так что, во всякий день лета, когда небо оставалась ясным, девушка, пренебрегая лишениями и жертвуя удовольствиями, оставляя их внизу, поднималась на лифте на последний этаж, и перебирая неровную дюжину металлических поперечин лестницы, в следующую минуту выходила на крышу, держа у бедра полиэтиленовый пакет, из которого, обтянутое тонким пластиком, выступало очертание небьющейся бутыли – вжатой в пакет полушерстяным покрывалом в мелкую клетку, свернутым in quarto; так, со временем, вся поверхность тела девушки покрывается тонкими, гальваническими почти, слоями янтаря, так что ближе к осени, полупрозрачная матовая ее кожа зажигалась, под взглядом мужчин, тем удивительным отсветом, который, почти в, точности повторяет эффект капли древнего амбера упавшего на золотую подложку.

Лежа на животе и сплющенных грудях, молодая женщина, по видимому не замечала застывшего, в выгодной позе, молодого человека – порядком соскучившегося и немного растерянного, так как его жесты не были прочитаны, или прочтение оставило читателя равнодушным, и он, разочаровавшись в книге оставил ее раскрытой на странице, остановив неумышленным, рассеянным жестом время повествования: так молодая женщина, полу-усыпленная неподвижностью, легким ветерком ласкающим иногда ее спину и подмышки, и солнечным давлением, может и секретной мечтою, забыв, а может и не подозревая о чьем-то присутствии; сквозь почти сомкнутые веки, узкую щель, зазор, оставленный механизмами ее зрения, для косвенной связи с внешним миром, (единственным возможным сейчас развлечением), взгляд молодой женщины, без всякой задней мысли, совершает неспешное движение (в-себе) к ровной теневой черте (не успевшей расплыться в подвижной, расфокусированной воздушной линзе). За чертой изменяется тон – там солнечный глянец прикрывает матовая тень вытяжной трубы, поднявшаяся над битумной поверхностью параллелепипедом полтора метра в высоту. Взгляд бежит (не изменяя положение зрачка) по выпростанной в том направлении руке, он задевает мягкую внутреннюю двуглавую мышцу, на которую девушка опустила нежную, чуть затекшую щеку, так, что ее губы, деформируются под тяжестью головы, так, как если бы ботинок прохожего нечаянно раздавил бы полураскрытый бутон оранжерейного цветка.

Прямая граница тени сверхмедленными, неуловимыми шагами склоняется к пальцам девушки, внимательно приглядываясь к которым, она с досадой не досчитывается одного, точеного косметическим надфилем, ноготка. Чуть пышная ее рука, для того, чтоб ее можно было назвать «изящной» (такого типа руки никогда не попадают на рекламные плакаты, ими не питаются медиумы, такие руки не востребованы массовой культурой потребления красивого, которая ориентируется исключительно на – настоящее изящное, в сравнении с которым действительное сильно проигрывает), рука кажется полупрозрачной; эффект реальности усиливается особенными свойствами живой материи – действуя как резонатор, рука возвращает, усиливая ровный пульс родничка на виске, совпадая с ним в резонансе, переносить который девушке становится все труднее. Тем временем граница светотени, совершая оборот вокруг незримой оси вращения, подбиралась к ладони, тыльной стороной лежащей на клетчатом покрывале. Расслабленные пальцы с мягкими подушечками подобрались в горсть суставчатых серпов, неожиданно, импульсивно приоткрываясь, как дрожащие ресницы во время глубокого сна.

Во всей ее беззаботной, лениво-пляжной позе, растянувшейся на полушерстяном покрывале курортницы, к своему огорчению, которое он доходчиво имитировал пробуя маски «горя» и «недоумения» (подтвержденные, для наглядности, шаткостью положения, которое он занимал), Персонаж№1 читал «конечный приговор», «бесконечный разрыв», к которому он не был готов, перебиваясь мелкими ссорами, но твердо полагая, что «там его любят». Посторонний наблюдатель, заглянувший бы в тот день на крышу высотного дома, наверняка счел бы «особые приметы», по которым производил свои расчеты молодой человек несостоятельными, так как, всякому другому читателю обнаженное женское тело, обнаруженное на крыше не показалось бы столь роковым, и те небрежные позы, которые занимала девушка, развлекли бы его совсем иным дискурсом, более разумным и объяснимым. Теперь мы можем сказать с большой уверенностью, придерживаясь текста, без сомнения с содержанием которого, пусть и в общих чертах, ознакомился и Персонаж, хотя, может быть, он получил только устные рекомендации: «он видел и боялся прочесть в этом теле закодированную конечную мысль, которая раскрывалась в каждом спокойном ударе ее сердца, расслабляла ее ткани, в отличие от мышц молодого человека, для которых таже самая мысль работала с противоположным, сжимающим эффектом».

***

Чуть позже женщина поднимет голову и пошевелится, ощущая пахучую влагу между смятыми от долгого неподвижного лежания грудями, так, что соски, окруженные большими, тотемными ореолами притоплены в мягкие полости по-ренуаровски соразмерной груди, ангажирующей природное здоровье девушки и, вместе с тем, сулящее любовнику-зрителю радость эротической неги, так как девушка была подобрана «в цвету». И там, где мягкий живот натекает на плоскость, на одеяле давно образовалось темное пятно – влажный оттиск, запечатлевший на полушерстяном покрывале подмоченный контур женского тела. Чем-то обеспокоенная, возможно желая убедиться в сохранности принесенных вещей (пластикатового пакета с рекламой на английском языке: в котором спрятана небьющаяся бутыль яблочной воды, китайская книга и верхняя одежда – хлопчатобумажная майка с коротким рукавом и велосипедные гетры с салатовой полосой по бедру), или встревоженная необычным шорохом, нарушившим спокойную гармонию этого жаркого и пустого дня, девушка оглядывается – отрывая голову от руки и поднимая ее на возможную высоту. При этом подбородок, описывая почти верную дугу, плавно перемещается в точку пространства, где не так давно находились подведенные тонкие, как легкие мазки китайской кисти, стрельчатые брови. Шейные позвонки на ее «холке» смыкаются и кожа на подбородке туго натягивается, подскакивая на адамовом яблоке; с обратной стороны – сминаясь в трех-ярусную складку под открытым затылком (короткая, по моде, стрижка не простирается дальше окончания черепа).

Заметив оживление, молодой человек моментально «приободряется»: энергично балансируя на краю крыши высотного дома он достигает наивысшей выразительности, подвергая себя большей опасности и увеличивая амплитуду раскачиваний. Чтоб усилить эффект разыгрываемой им сценки и обратить на себя внимание обнаженной женщины, которая будто его не замечает и ничуть не боится, он пускается в небольшое пешеходное путешествие, продвигаясь по бордюру небрежной походкой, какой обычно в приключенческих фильмах бродят по карнизам небоскребов звезды кино – ничуть не опасаясь за собственную жизнь, так как съемки, как уже упоминалось, ведутся, как правило, в безопасном павильоне. Он уже и сам почти поверил в изобретенную иллюзию: что под его ногами и в самом деле бежит не узкий бордюр, левый край которого обрывается в головокружительную высоту, а пешеходная дорожка ботанического сада, усыпанная толченым гравием, и он, будто и вовсе не примечая дороги, ступает по ней поглощенный своими мечтами и мыслями, послушно следует всем изгибам кирпичной дорожки (которую он вообразил, чтоб отпугнуть страх), даже в том случаи, если маршрут огибает большую цветочную клумбу фигурой не идеального эллипсоида.

Боковым зрением юноша внимательно наблюдает за реакцией девушки, фиксируя и используя для развития мизансцены малейшее, самое машинальное ее движение – обыкновенно вялое и сонное, от чего юноша становится только еще более несчастным.

Дуновением ветерка потянуло политическую газету, лежавшую рядом с головой девушки и приготовленную видимо для того, чтоб укрыть от прямых лучей голову и лицо, когда девушка перевернется на спину и подставит солнцу грудь. Трепеща широкими листами газета скользнула к бордюру, передовицей пристав к его обнаженной каменной кладке и удерживаемая в таком положении порывом ветра, замерла.

***

Девушка легонько шевелится и движение совершаемое внутри ее тела замкнутое, словно в полости - в мягкой кожи, неприятно действует на молодого человека, переносящего в очередном шаге вес тела с левой ноги на правую. Рефлексия возрождает в нем необязательное воспоминание – картинку, что он видел несколько раз в детстве, когда, в сопровождении кого-нибудь из взрослых, посещал цирк, усевшись в деревянное кресло, поставленное в одном из зрительных рядов – разошедшимися концентрическими кольцами от круглой, арены, по которой, словно резиновые водяные матрацы шлепали морские котики и львы, жонглируя разноцветными обручами, ловко насаживая их на узкие, собачьи морды. Грузные и неловкие на тверди, и такие изящные в океане – они напоминали несчастному любовнику молодую женщину, когда она оглядывалась лежа на животе и подняв высоко голову, так, что от ложа оторвалась и мясистая грудь, сейчас дряблая и помятая - с подтеками сладковатого пота; и молодой человек, глядя на мутные капли пота, собравшие вокруг себя световые облачка, машинально догадывается, что там – внизу, где мягкий живот натекает на клетчатое покрывало, материя просквозилась темным оттиском, запечетлившим, словно какая-нибудь испорченная фотография, по шерстяной ткани отпечаток женского тела.

***

Пройдя так несколько метров, он решает повернуть обратно и скрытый от взгляда зрителей прямоугольником вентиляционной шахты, тихо соскакивает с бордюра, переводя сбившееся дыхание, ступает несколько безопасных шагов в обратную сторону, до того места, где он предполагает, кончается кулиса и вновь взбирается на узкий карниз, на этот раз осторожно: трепеща и глядя точно под ноги, рассчитывая каждый последующий шаг. Текст возобновляется после разрыва, с того момента, когда неожиданно для самого себя, Персонаж №1 входит в пространство доступное взгляду обнаженной женщины, опершейся о локоть, но существенно не переменившей позы, так, что кажется действие происходит без пауз. Он малодушно отклоняется от ее сонного взгляда, скользнувшего к счастью безразлично по его съежившейся фигурке. Глаза ее мутные от сна.

***

«Безразличность» молодой особы, можно объяснить тем, что она в той же степени «не может» заметить Персонажа, сколько и «не хочет», так как, очень может быть, что молодого человека действительно нет в эту минуту на крыше, иначе, наверняка, девушка устыдилась бы своей наготы. Скорее всего он попадет на крышу чуть позже – скажем двумя часами, когда женщина уже завершила солнечные процедуры и приняв ванну, примеряла перед зеркалом фиалковый сарафан с высокой талией; не следует сбрасывать со счетов и чудесные возможности компьютерного монтажа, когда два разных кадра, незаметным для зрителя способом объединяются в один, причем, естественно, что запечатленные и совмещенные в одном изображении люди не могут догадываться о подобном соседстве. Есть и третье «нарративное» объяснение безразличности обнаженной девушки к молодому человеку: очень может быть, что причины подобной реакции, заключаются в психологическом «не хочет», так как Персонаж №1, по мнению девушки «из кожи вон лезет», чтоб скрыть от молодой особы цель своих действий, «и это ясно абсолютно всякому», рассуждает так девушка: перемещения по кромке крыши адресуются, в первую очередь, загорающей девице, которой, тем не менее, прозрачны все мотивы юноши, сколь искусно, он не скрывает их под «напускной задумчивостью».

***

Психологический портрет молодого человека требует дополнительных уточнений, чтобы у читателей не сложилось превратного представления о Персонаже№1. В силу своего характера и тех событий, которые предшествовали описываемой сцене, он предпочитает видеть себя в образе «несчастного влюбленного», все это можно определить и через иные установки – ведь любой опытный читатель, дошедший до этого места с уверенностью может предположить, что литературное произведение, которое он выбрал, относится, или, по крайней мере, стремится себя аттестовать, как произведение интеллектуальное, или же, - достойное того, чтоб его прочитал интеллектуал, - тогда, конечно же, такой читатель оскорбится, если произведение попытается обмануть его «претендуя на фрагмент реальности, изображенный весьма кропотливым способом» - иными словами, если повествование станет придерживаться только одной направляющей линии, игнорируя отчеркнутые, но, тем не менее, возможные вариации; но стараясь поддержать с читателем хорошие отношения, произведению приходится отвечать, на большее количество вопросов, чем это принято в классической литературе, анализировать и учитывать самые разные исходы, при этом, планомерно двигаясь вперед, так, что со временем, открывается структура произведения, в данном случаи, наполнившая листы книги, словно газ растекшийся по непроницаемому сосуду. Игра отнимает у юноши слишком много сил, из за чего созданный им образ кажется ему самой настоящей реальностью, обретая ценность, - и если бы нашелся зритель способный упрекнуть молодого человека в неискренности, то наверняка между «актером» и таким зрителем возникло бы шумное недоразумение. Но нельзя не признать, что присутствие зрителя сводит на нет, пусть самые из отчаянных стараний актера – утвердиться в образе и там, где юноше виделся экзистенциальный акт «хождения по бордюру крыши», остается только видимость: словно сомнамбула, заученными, хорошо отрепетированными движениями, он ступает по бутафорскому бордюру, от огорчения не зная куда девать руки. Раздражение, ни на что не нацеленное, кроме единственной доступной жертвы – самого юноши, требует от молодого человека иного объекта – объекта-во-вне, и он уже клеймит злыми словами все, что подвластно его мысли. Тем не менее на крыше происходит какое-то движение, раскрывающее мысль создателей этой, пока что немой пьесы, с роскошной графикой, прописанной и в деталях с должным тщанием, но, к сожалению беззвучной – ни один звук не доходит до нас, словно на всю цену наложен прозрачный, кварцевого стекла колпак, пресекающий всякий вздох и случайный шум.

***

Возвращаясь к замыслу сценки: молодой особе неприятно видеть, как Персонаж№1, измученный бессонницей и «несчастьем», которое, как она прекрасно понимает, вызвано ночным загулом, и только приблизительно напоминает «любовную неприятность», впрочем, согласимся и с той репликой, что молодой особе не с чем сравнить актерскую игру ее партнера, т.к. за все то время, что она находится в поле нашего зрения, она так и не смогла воскресить настоящего несчастного влюбленного и незаметно, для себя самой, перенеслась к более благодарной среде для романтики – к искусству, сравнивая игру молодого человека с великими ролями, и подвергая партнера самой суровой критике: «Слишком несчастный, как греческая маска, он идет по бордюру крыши, наглядно симулируя чувства, когда в действительности актера остро мучает жажда и гудит в висках: тяжелым ритмом стучит над глазом пульс, дыхание сбивается, и по рукам часто растекается холодная, безразличная вялость». Ей хочется сказать ему злую, насмешливую фразу, но девушка только исподволь наблюдает за молодым человеком, не находя объяснения своему терпеливому молчанию. Но почти таже самая фраза душит и молодого человека, застывшего на возвышении, между двух материй – каждая из которых несет для него знаки несчастья.

Поспешно отворачиваясь, он подставляет скользящему по нему (мимо него) взгляду женщины площадь спины, не упуская аккуратно подстриженный затылок и ягодицы, задники черных ботинок, каблук которых особенно высок в окончании пяток. Как черная тень возвышается эта фигура против солнца и девушка, развивающая в себе талант колористки, старается запомнить все эффекты, предполагая будущую акварель в манере позднего Магритта, когда художник изобразив яркий небосвод, такого же солнечного и почти безоблачного дня как этот, помещает под ним дом и деревья в глубокую и спокойную ночь – когда застывает даже вода в мелком пруду перед домом, больше не расплескивая вытянутый отсвет ночного фонаря; художник не соединяя «размывом» различные времена сгруппировывает их вместе названием «могущество света», так, что между частями изображения возникает завораживающий контраст.

Он направляет взгляд в низ и голова, должно быть, немного кружится, т.к. обладая чувствительным воображением, юноша видит следующий ход – шаг к ровным рядам берез; каждое деревцо повернуто к юноше таким образом, что видна только верхняя часть кроны (при подобных преобразованиях прямая становится точкой, а плоскость превращается в линию) – сейчас же они похожи на распушенные мягкие, использованные кисточки, на волосках которых осталась не смытой изумрудная, с жирным блеском, зелень. Газон под деревьями полузакрыт зеленым, с залысинами, ковром, в котором осталось еще многое от жженой сиены и умбры осени, опрелостей и лишаев от зимы. Некоторые деревья были высажены позже остальных, или, по каким-то причинам задержались в развитии, - их верхушки заострены и молодому человеку они представляются пущенными навстречу, близкими, на подлете, стрелами. Затем ветер отвлекает его – он роняет совсем близко от юноши политическую газету с пожелтевшими, от долгого лежания в стенном шкафу, страницами, связывая невидимой нитью двух людей на крыше, между которыми, сейчас есть все основания надеяться, должны завязаться «отношения». Загорающей женщине теперь почти не жарко: приятная прохлада нежно ласкает ее тело, с особенным удовольствием в тех местах, где накапливается влага. Девушка поднимает вновь, опущенную на [сложенные в латинскую W] руки, голову и проследив за полетом газеты останавливает взгляд на молодом человеке. Последовавшая вслед за этим короткая фраза «give me please those the newspaper» произносится почти беззвучно: губы, на ее лице, шевелятся, слагая «лодочки» и буквы, которые хорошо видны в нижней части экрана, в специальном оконце, где высвечиваются ядовитыми литерами и другие сообщения.

- Почему же тогда нет ни одного звука? – Спрашивает белокурая, тридцати восьми летняя женщина, которая дальше будет именоваться «моя жена»; и я, откусив немного от песочного пирожного, объясняю ей, что игра, развлекавшая меня всю прошлую неделю, имеет превосходную «графику», под которую занимается слишком много ресурсов и чтоб изображение не притормаживало, мне приходилось отключать «озвучание», к счастью все диалоги дублируются в специальных «иконках».

Одновременно с появлением надписи женщина совершает вялые движения в горизонтальной плоскости, совмещенные с вращением вокруг продольной оси тела – меняет позу, подставляя теперь солнцу оголенную грудь и мягкий живот, внешние поверхности бедер, - закрытые в самом основании ажурной трапецией дезабелья, достаточно чистого, чтоб отбросить луч, в тот ясный полдень позднего мая.

Польщенный просьбой женщины Персонаж№1 совершает полный оборот и его взгляд застывает на обнаженном объекте; недоступном и может статься некстати «запретном». И глаза в этот момент останавливаются, теряя всякую живость, как глаза манекена, в прорезанные миндалики которого вставлены стеклянные симулякры. Одним из недостатков [добавляет тот человек, который ведет этот витиеватый рассказ иногда и от первого лица, будто он сам был свидетелем происходящего, и по всей видимости, которого следует правильно называть не иначе, как «муж»] (он продолжает):одним из существенных недостатков игр жанра Quest следует считать, несмотря на существенные сдвиги в этой области, графическое оформление, самое прогрессивное из которых, даже при небольшом увеличении изображения - много теряет.

Действие продолжается. И его глаз стекленеет при встрече с обнаженным объектом. На поверхности темной роговицы, оправленной в красноватые, после бессонной ночи, белки, появляется гипертрофированное отражение, нелепое, как отражения в потешных зеркалах, которые изменяют фигуру и лицо до неузнаваемости. Расстояние между ресницами быстро сужается, так как юноша стоит против солнца, и от того взгляд его кажется колючим; но когда он неожиданно моргает, смыкая ненадолго узкую щель - зазор между ресницами, - где, в остановившемся темном зрачке шевельнулось женское, белое тело, невесомое, но все же столь ощутимое - чуть комичное, - отражение обнаженной девушки, которой вздумалось перевернуться, прячется под тонкой кожей век, раздваиваясь; но не покидает «экран», даже когда меркнет свет, - образ девушки, восстанавливая правильные пропорции остается доступен юноши, так как мах ресниц длится недолго и Персонаж№1 не успевает почувствовать свое отсутствие, - подобно тому, как некоторые данные хранятся в оперативной памяти компьютера, так образ девушки, хранился на «внутренних сторонах его век», словно фотография, как вспышка прямого света, когда даже закрыв глаза, мы можем его видеть благодаря силе инерции, преодолевает которую глаз далеко не так быстро и иногда, даже поздним вечером, или же на другой день, в хрусталике вдруг возрождаются некоторые из видений, что воздействовали на зрителя в течении дня, - видения зачастую случайные и безразличные зрителю, «запомнившиеся» только от того, что их образ сохранило зрение, повторившее их снова, все в силу все-той же случайной причины, приведшей глаз в то самое положение, которое он занимал во время, когда происходило явление, не снискавшее в зрителе какого-нибудь, кроме пассивного, участия. Так зритель, получивший представление о просмотренном фильме, не замечает по-кадрового разрыва в действии, только из за того, что скорость прокручивания пленки достаточно велика, хотя действие, как он хорошо понимает, состоит из тысяч таких разрозненных, дискретных, застывших эпизодов: девушка-(действие) перемещается внутрь глаза молодого актера – там совершая вялые телодвижения в горизонтальной плоскости, совмещенные в одном и том же времени с вращением вокруг продольной оси тела, проведенной сквозь позвоночник девушки – так она меняет позу: теперь подставляя отвесным лучам солнечного света обнаженную грудь, мягкий живот и внешние поверхности бедер, отделенные от верхней части туловища узкой полоской дезабелья.

«Гладкая ее кожа, - говорил себе молодой человек, теряя свое месторасположение, словно настоящий лирический поэт, которого читатель застал как раз в тот самый момент, когда его желаниям наконец-то представился удобный случай проявиться, - омывает все члены, как морская волна перетекающая по глади океана, застывая у подбородка, чтоб крутым гребнем уйти к адамову яблоку, к переплескам ключиц, в которых после купания задерживается несколько чудесных капель воды, - даже в том случаи, если эта вода не брызги океана, а всего лишь водопроводная, набранная в ванной комнате и принесенная на крышу, в небьющейся бутыли из под яблочной эссенции, даже и в этом случаи, она не теряет физических свойств – удерживая вокруг себя прозрачное облачко света, балансирующего на грани хорошего вкуса – между барокко и поздним модерном.»

Оголенное жидкой, почти невесомой, санкирью, на солнце которая становится и вовсе полупрозрачной (так, что иногда начинает казаться, что из под кожи сейчас покажутся внутренние органы и скелет); желеобразные формы, в которые превращалось ее тело, от слишком обильного солнца, к которому женское тело еще не приспособилось, к которому приспособится позднее, намекало сейчас на не очень, с эстетической точки зрения, приглядный натюрморт, где художник-примитив изображает быт малоросских косарей, когда, в ожидании, мужа работающего в поле, жена зазевалась, и забыла поставить на лед ломтик сала, - подплывшего в душной кухне, между стен которой бьются возбужденные пряным запахом перченого сала комнатные мухи, слишком быстрые, чтоб их смахнуть рукой и тогда оплывший шматок начинает ласково мреть:

- Барокко, - говорит недовольный косарь и задвигает блюдце с салом в самый дальний, от него, сектор обеденного стола.

***

Оглядывая лежащую на клетчатом покрывале обнаженную девушку, молодой человек особенным пунктом отметил волнистую гряду проступивших из под натянувшейся кожи, тонкие ребра; по восточному спелый живот с раскрывшейся арабеской в центре, в которую мягко утекала кожа, захватывая и шелковый орнамент, окаймляющий мелким бордюром резинку трусиков и далее мясистые ляжки девушки раскрыли ему тайну женственности.

Узкие от солнца растворы глаз, в темноте раскрывающиеся будто цветы, прибирающие свои бутоны ночью и распускающие цветные, полные пыльцы лепестки с появлением солнца, только наоборот, словно в отражении, которое мы видим в зеркале – когда правая рука оригинала превращается в левую отражения-палеотива, так и глаза молодого человека, подобно цветам, глаза реагируют на солнечный свет: защищаясь от его избытка – они смыкаются; раскрываясь в темноте – чтоб не упустить ни одного драгоценного отсвета. Они пробегают фигуру раскачивающуюся беззвучно на карнизе крыши и узкая световая полоска попавшая в поле зрения, в которой все предметы несколько теряют резкость и по краям значительно оплывают, словно воск на свечи. Ресницы захлопываются, оставляя девушки фоновое, желтоватое свечение – цвет солнечного света просквозившего тонкую кожицу сомкнутых век. Окончательно устроившись в новом положении, молодая женщина, теперь нетерпеливо ожидает исполнения своей воли, так как нужда в газете, многократно возрастает – ведь сейчас солнечные лучи обжигают ее лицо, и проникают внутрь глаза даже сквозь сомкнутые веки. Но молодой человек понимает это не сразу, только после замечания девушки, которое она окрашивает тонами сдержанного раздражения. Все это время он рассматривает ее руки, спокойно вытянувшиеся вдоль тела и чуть повернутые венами к солнцу, окончания которых, словно узоры, венчают грозди, в каждой из которых по пять коленчатых полумесяца вросших глубоко в ладонь. Женщина раздраженно повторяет требование «подать ей газету», и от досады, что прикрытые глаза беспокоит солнечный свет, бросает в молодого человека небрежную, жестокую фразу, - фразу четко ре-структурирующую эмпирическое и психологическое пространство занимает которое молодой человек.

Ветер подает сильнее, шевеля длинные волосы за плечами молодого человека, играя прядями у его лба и бросая волосы в глаза, ударяя рывками на фигурку, стоящую на бордюре крыши, от чего его положение становится более шатким. Политическая газета трепеща широкими полями, колеблется у его ног, и когда ветер изменяет направление или закручивается в невидимые спирали, страницы газеты листаются в самых неожиданных направлениях и Персонаж№1, подстегнутый холодным и раздраженным голосом девушки, для которой, он, по его мнению, «способен расшибиться в лепешку», преламывается в пояснице пытаясь достать до газеты, но ветер коварно увлекает газету в тот самый момент, когда юноша собирался ее перехватить, и та, совершив в воздухе несколько шелестящих па, опускается на ветку дерева, породу которого, к своему сожалению, юноша определить так и не смог, колеблясь и не зная что выбрать, из тех имен, что вспомнились ему в тот момент, но за звучаниями которых он не смог разобрать тех или иных свойств, по которым обычно отличают породу деревьев.

Узкие на солнечном свету растворы глаз безразлично пробегают фигурку покачивающуюся на выступе крыши, и улегшись на спину, вытянув руки вдоль тела, женщина советует молодому человеку, занятому в этот момент созерцанию листвы и пришпиленной к одной из веток дерева газеты, шагнуть вперед. Ветер подает сильнее и газета соскальзывает с дерева, поднимается в верх, так, что проявив некоторую ловкость, мужчина мог бы до нее дотянуться, - страницы ее раскрываются на одной из статей, спрятанных где-то в сердцевине, и Персонаж №1 успевает выхватить из хаоса стремительных литер, «шапку» набранную гротескным шрифтом и несколько строк короткого некролога. Потеряв равновесие, он пытается удержаться на бордюре, отчаянно вращая руками, но равновесие потеряно и все попытки его восстановить приводят только к еще более разбалансированному состоянию, когда система раскачивается все с большей амплитудой, в скором времени разрушаясь, или срываясь в нелинейный процесс, когда она перестает подчиняться известным законам физики и ее состояние очерчивает хаотическая, непредсказуемая кривая.

Игнорируя пассы молодого человека, девушка продолжает лежать на спине, прикрывая глаза тыльной стороной правой руки с собранными в бутон пальцами. Она слышит как опускается лифт, сопровождаемый неизменным скрипом лебедок собирающих и разматывающих железные тросы, спрятанных в двухметровой башенке, стоящей рядом с прямоугольником вытяжной трубы, возле которой загорает девушка. Устав ожидать и придумав еще более едкую фразу для отставленного любовника, она поднимает голову в том направлении, где предполагает найти политическую газету, столь необходимую теперь, и Персонажа№1, но ее представления оказываются слишком неверными и взгляд девушки застает только ровный слой, растекшегося по ровной площадки крыши, битума, оправленного невысоким бордюром. Тогда она тяжело опускает голову на коврик, укрывая глаза, теперь уже правой рукой.