Алексей Рафиев

/Антону Кабанову/

Жизнь возникает по каплям, по пустякам,
по умолчанию, по назначению свыше.
Я узнаю себя по своим стихам.
Это и есть мой абсолютный vision.
Как не старайся, а ничего вокруг –
даже не пробуй долу потупить зенки –
будешь обманут, мой драгоценный друг,
и заточён навечно в сыром застенке
сказочных глупостей собственного ума.
Это и есть – жесткий язык предмета.
Это и есть – ядерная зима
крошечной жизни, которая только эта.
Так уже было больше тысячи раз –
и ничего не сделать – не отвертеться.
Жизнь безобразна, если она без прикрас,
и безупречна, и тяжело согреться
в жалобно воющей выжженной пустоте
сказочных глупостей собственного лукавства.
Знать бы еще хоть что-нибудь о стыде.

Это – не секта, а, безусловно – каста –
быть обреченным тупо продолжить род,
знать облегчение от прекращения рода.
Или, если угодно – наоборот.
Это и есть – человеческая природа –
вся – до мельчайших сполохов, до немоты,
до помутнения. Это и есть – рассудок
плотного времени выпуклой темноты –
самого-самого сжатого времени суток,
вся метафизика, весь кармический вес
суммы поступков – за вычетом паранойи,
весь перманентный выхлоп хаоса, весь
обморок памяти в целую жизнь длиною.

…по нарастающей – гулкие купола,
теплые руки очередной приживалки,
режущая пространство бензопила
и распустившиеся на окне фиалки –
именно в этом и надо искать предел,
после которого – ярче хвоста кометы –
вспыхнет наш мир – точно, как я хотел
видеть когда-то это – именно это.

…Но ничего не сдвинуть. Опять вокруг
станет темно. Странное все же дело –
чувствовать прикосновения теплых рук,
но при этом совсем не чувствовать тела –
собственного, практически – двойника.
Что-то в этом есть почти неземное –
остановившее загнанные века –
что-то нечеловеческое, иное.

Глупенькое, кокетливое кино –
этакая эротика напоследок,
не претендующая ни на какой канон –
стопка кассет лет на четыреста эдак –
обыкновенный, в принципе, сериал
обыкновенного, в общем-то, лицедейства,
плотно вошедшего в виртуальный реал
с самого-самого даже еще не детства,
этика косметического креста,
мимика ослепительного благородства
еле заметной линии вдоль листа
стянутой кожи. Если бы не короста
мелкого почерка, слившегося в пятно –
было бы проще, был бы давно понятен
смысл погружения на совершенное дно,
смысл появления этих чернильных пятен.